Иван Павлович Овсянников

Ветеран БАМа

ДОРОГИ ИВАНА ОВСЯННИКОВА

БРАТЧАНЕ НА СТРОИТЕЛЬСТВЕ БАЙКАЛО-АМУРСКОЙ МАГИСТРАЛИ

На вокзале в Усть-Куте в начале 1975 года яблоку негде было упасть. Сотни комсомольцев и неорганизованных добровольцев-«варягов» рвались на БАМ, но поскольку мост через Лену был еще не построен, оседали в Усть-Куте. Единственной дорогой на БАМ – вертолетами – ведала диспетчер Галя, и комсомольцы толпами ходили за ней: 

– Ну, хотя бы до Звездного? 

Галя отрицательно качала головой.

– До Магистрального…

Галя была неумолима. В первую очередь нужно отправить стройматериалы, кирпич, вагончики, сборно-щитовые дома. «Неужели и меня не заметит?», – подумал молодой инженер Иван Овсянников и протянул ей записку от Фролова, начальника СМП-571. Галя понимающе кивнула: 

– Сейчас будет рейс на Улькан…

Два часа спустя он высадился на каком-то пятачке в тайге и усмехнулся, прочитав надпись на одном из вагончиков: «Мы покорим тебя, седой Улькан». Эта несколько хвастливая фраза не соответствовала окружавшему её мирку: тайга, груды стройматериалов и грязный вагончик, в котором Овсянников разыскал комсорга Уракова, высокого и делового парня. Ураков прямо в сапогах лежал на кровати. Ивана Павловича, любителя чистоты и порядка, это немного покоробило, и все же здесь, в Улькане, почувствовал он, происходит действительно что-то важное…      

КОМСОМОЛЬСКАЯ ЗАБАСТОВКА

Еще несколько дней назад он работал на строительстве вторых путей на участке станции Чуна – 12 разъезд, и о БАМе знал лишь по рассказам, если не считать, что вся его предыдущая трудовая жизнь, 15 лет, прошла в Ангарстрое и местах, в которых когда-то и начинался БАМ, – Тайшет, Братск, Хребтовая, Усть-Илимск…  

К концу 80-х объем грузоперевозок на Транссибе был настолько велик, что руководство Восточно-Сибирской железной дороги приняло решение о строительстве третьего пути на участке Тайшет – Иркутск, и несколько таких перегонов успели построить. Еще раньше, в начале 70-х, началось строительство вторых путей на участке Тайшет – Лена, без которого БАМ, на новом этапе, был просто невозможен. Овсянникова назначили главным инженером строительно-монтажного поезда №532, недавно прибывшего на станцию Чуна из Алтайтрансстроя. Алтайские коллеги отправили в подмогу не самых лучших, и руководство Ангарстроя решило укрепить СМП с помощью отряда имени Николая Островского, прибывшего на БАМ с Украины – 80 человек. До поры до времени дела шли неплохо. Несмотря на бытовую неустроенность (жили в леспромхозовских брошенных домах в Сосновых родниках и Новочунке), комсомольцы работали с огоньком.  Построены были вторые пути от Чуны до разъезда 12-й километр, возле станции Сосновые родники положена водопропускная труба на 138 сваях. И всё бы, наверное, обошлось, если бы не заработки северных соседей. Из-за этого между Ангарстроем и украинскими комсомольцами разгорелся конфликт, грозивший героическому имиджу БАМа. Чуна к северным территориям не относилась, заработки здесь были ниже, но комсомольцы не хотели этого понимать. Посыпались жалобы, начались проверки, и кончилось всё забастовкой, что в Советском Союзе было невиданным делом. 

Комсомольцы сидели на полу в конторе поезда, вытянув ноги в проход так, что начальству приходилось скакать через них, и не собирались выходить на работу. Первый секретарь Чунского райкома партии и заместитель начальника Ангарстроя Бесоновский, курировавший строительство вторых путей, провели собрание и решили зачинщиков забастовки – шесть комсомольцев и два члена партии – отправить на родину, в Украину. Бастующие вроде бы успокоились, неделю спокойно работали, но тут приехала комиссия с Украины во главе со вторым секретарем республиканского комитета партии, и снова стали разбираться. «Зажигал» на собрании командир отряда имени Островского: 

– Жилья нет, ехали на БАМ – не пустили, заработки низкие: рядом СМП (в Вихоревке) – коэффициент четыре, в Чуне – три. Колесные – тоже ниже. Мы ехали и знали, что на БАМе коэффициент 1,7, а тут 1,2… 

Бесоновский хотел что-то сказать – не дали. Одернули и Овсянникова: «Садитесь – вам слова не давали». Иван Павлович демонстративно покинул собрание, сидел в кабинете и вспоминал, как, приехав в Чуну, начинал строительство на голом месте. Выбирая площадку под новый поселок, лазил по пояс в снегу вместе с главным инженером Ангарстроя Зайцевым, и ничего – коэффициент устраивал. А эти… 

В ушах до сих пор стояла фраза из письма комсомольцев Леониду Ильичу Брежневу, зачитанного на собрании украинским секретарем: «Мы, молодые посланцы солнечной Украины, с воодушевлением ехали на строительство БАМа»… Дальше говорилось о том, как отвратительно их встретили, в каких нечеловеческих условиях пришлось жить, и главное – «нам недоплачивают»! Овсянников вспомнил, как после первой жалобы приехал секретарь райкома и, ничего не смысля в строительной бухгалтерии, проверял наряды. А этот, похоже, не только в бухгалтерии, но и в людях ничего не смыслит. Впрочем, понять его можно: прочитав письмо на имя Брежнева, секретарь показал собравшимся две «шпаргалки». Одна из них – рукой Брежнева Косыгину: «Разобраться и принять меры». Вторая – рукой Косыгина в республиканский ЦК: «Разобраться и принять меры»…     

После собрания Борис Емельянович Бесоновский, красный от волнения, успокаивал Овсянникова:

– Что тут сделаешь, Иван, политика такая… Смирись…

– Ни за что… Ноги моей здесь больше не будет!

Подобное самовольство до этого ему не раз сходило с рук: Овсянников был беспартийным, а что с такого возьмешь? Свою аполитичность Иван Павлович объяснять не любил, но все знали, что его родители в 30-х были репрессированы, и Иван Павлович, баловавшийся рифмой, даже стихотворение сочинил в тему:

Мне с детства запретили быть марксистом –

Вот крест на пузо, правда, не шучу.

И помню я слова отца-танкиста:

«За ослушанье голову скручу». 

Но голова моя по-прежнему на месте.

Парторг хотел в болото затащить,

Я отвечал: «Не заслужил высокой чести.

И не достоин членом вашей секты быть». 

Уже на следующий день Овсянников подал заявление с просьбой о переводе на другую работу и, получив нагоняй от Бондарева, начальника Ангарстроя, уехал в Тынду, а оттуда – в Улькан. 

ЭХО АНГАРЛАГА

Анатолий Фролов, начальник только что созданного СМП-571, базирующегося в месте будущего поселка Улькан, на работу принимал Овсянникова без особого воодушевления:

– Ты путеец, а до железной дороги еще далеко…

Вмешался Илья Борзилов, заместитель начальника Ангарстроя по кадрам и быту, рекомендовавший Овсянникова:

– Ты посмотри его трудовую – начинал еще в Ангарлаге…

И это было недалеко от истины. 

Овсянников появился в Ангарстрое в 1960 году после окончания Красноярского железнодорожного техникума, и руководил на станции Братское море бригадой, поголовно состоящей из зэков-поселенцев. Этот период своей жизни он и сегодня вспоминает как дурной сон, а песню сочинил шуточную:

– Профессия моя была несложна…

Похалтурить вдоволь было можно. 

Целый день по шпалам ходишь,

За собой рабочих водишь,

Ну, а к вечеру вернешься чуть живой. 

Бригада из зэка как на подбор,

Слова не скажи наперекор. 

Поработают до часу,

Хлебанут немного квасу,

Остальное время – перекур. 

Выделялась среди них всех некто Маша – 

Рожею страшнее Тоньки нашей,

Вся оборвана ходила,

Выпить очень не любила,

Ну и в прочем – хлебом не корми.

Однажды на работу с нею шли,

Модерон тяжелый мы везли,

Ломик с ящика схватила,

Чуть в меня не залепила,

К счастью, ноги вовремя спасли… 

– Из девятнадцати членов моей бригады единственным порядочным человеком был старший рабочий Иван Васильевич Черменев, осужденный на 17 лет за убийство, – вспоминает Овсянников. – Шесть дней зэка, худо-бедно, работали, на седьмой – шли отмечаться в Падунскую милицию. Бывалые мастера предупреждали: «Смотри, Иван, не давай им поблажку, а то сядут на шею и ноги свесят». Ну а как не дать этой поблажки, если они тебя в упор не видят. В первый же день моего бригадирства в табельной окна побили. После получки пьют, чифирят. Лето, жара, разденутся донага – мужики, женщины, – я стеснялся на них смотреть. Поработают пять-десять минут и садятся на рельсы. Я подхожу: «Давайте работать», а они – матом. Приходит мастер – и давай на их же языке. Смотрю: поднимаются,  репудином от мошки намажутся и что-то делают…

Днем работаем под каким-нибудь сигналом, ограничивающим движение по путям. На ночь сигнал нужно снять – поезда на ГЭС везут оборудование. Говорю Маше: «Сними сигнал» – «Тебе надо, ты и снимай». Худая, испитая, лет сорока, но выглядит, как старуха. Как-то велел ей модерон гнать – одноосную тележку с инструментом, за ломик схватилась: «Гони сам». Остальные работники немногим лучше… 

Подводил даже мастер Гриша. Железнодорожные пути, идущие на ГЭС, почти всегда были в аварийном состоянии. 

– Не дай Бог вагоны с оборудованием сойдут с путей, – говорил мастер. – Тебя посадят…

– Ну а что я могу сделать? – вопрошал молодой бригадир.

– Суфляж…

Бригадир недоумевал: на недавнем совещании начальник кулаком стучал: «Не вздумай работать на суфляж!», а мастер советует. Этим методом работали еще зеки Ангарлага, но с открытием Анзебинской дистанции пути суфляж запретели. И правильно, ровного полотна таким способом не получишь: винтовыми домкратами вывешивается путь, под него подводится металлический лист с балластом и резко выдергивается – так, чтобы балласт равномерно лег под полотно. При этом допускались большие погрешности, и пути были, как проселочная дорога, в извилинах и буграх… 

– Опереться можно было лишь на дядю Ваню Черменева, – вспоминает Иван Павлович. – И работать мог, и поговорить. Чаем угощал. Но сколько я не допытывался, за что он сидит, так и не сказал… 

Восемь лет назад, узнав, что «дядя Ваня» по-прежнему живет в Братске, Овсянников решил разыскать его. Приехал на Братское море – четыре брусчатых домика (в одном из них когда-то была табельная) до сих пор стояли на месте. Иван Павлович постучался в дверь. Вышел седой, черный лицом старик. 

– Дядь Вань, здравствуй…

Старик долго и напряженно смотрел на него.

– Ванька? 

Подошел, обнял его, и оба заплакали… 

РЫЦАРИ СЕРЕБРЯНОГО КОСТЫЛЯ 

После Братского моря Овсянников работал на строительстве линии Тайшет – Абакан, а затем, окончив Новосибирский институт инженеров железнодорожного транспорта, был отправлен на строительство трассы Хребтовая – Усть-Илимск. 

Заканчивалась линия в поселке Северный, 215 километр (дальше строилась ГЭС) – это был далеко еще не конец, но событие, тем не менее, отметить решили с помпой. Начальник СМП-219 Герой Соцтруда Феликс Викентьевич Ходаковский любил сделать красиво. Приезжает, бывало, на укладку и говорит: «Вот если закончите этот участок к концу месяца – будет всё, что хотите». На стройке сухой закон, поэтому просили: «Вот закончим, приедем, помоемся в бане, вы нам дадите чего-нибудь из своих запасов?». – «По рукам, всё будет, вы только не подведите, ребята». 

Осень. Дожди. Заказчик запрещает укладку в такие дни, и путейцы едут на базу в поселок Северный. Грязные, месяц не мывшиеся, вылавливают Ходаковского в бане и тут же требуют должок. Он пишет записку в ОРС: «Отпустить всё, что просят», и вечером в клубе путейцы появляются уже навеселе.   

В Северном, по решению Ходаковского, в торжественной обстановке должны были уложить «серебряное звено». Назвать его таковым можно было лишь с натяжкой, и, тем не менее, Ходаковским были заказаны «серебряные», а точнее никелированные костыли, подкладки и накладки на стыки рельс. Рельсы покрасили серебрянкой. 

«Шить вручную» серебряное звено доверили передовой бригаде Владимира Лакомова (за Хребтовую – Усть-Илимск он получит Героя). Всех одели в новенькие оранжевые жилеты. И началось…

– Когда путеец бьет костыли – это красота, – рассказывает Иван Павлович. – С обеих рук – справа, слева… Забили последний костыль, подошел украшенный тепловоз, встал на «серебряное звено», дал гудок в честь окончания стройки, и вся толпа – строители, журналисты, телевизионщики, почетные гости поспешили в вагон-ресторан. Все – только не бригада Лакомова. Гости и за столы еще не уселись, а путейцы принялись расшивать под тепловозом последнее звено – каждый хотел взять на память серебряный костыль или хотя бы подкладку. 

– Ребята, вы что делаете? – попытался вразумить их Овсянников. – Тепловоз пойдет назад – раскантуются рельсы… Опозоримся!

Бесполезно, «рыцари серебряного костыля», не обращая ни на кого внимания, продолжали расшивать звено. Прораб Виктор Куликов ходил и канючил: «Ребята, ну дайте мне чо-нибудь». Один из путейцев откликнулся: «На, Петрович» – и протянул никелированную накладку весом в 32 килограмма. Прораб аж присел: «А нельзя чего полегче». Но ничего уже не было: все 240 «серебряных» костылей и подкладки разошлись по карманам путейцев…

– Кому-то ордена, слава и серебряные костыли, а кому-то – ничего. Как повезет… 

Заканчивали Хребтовую – Усть-Илимск ночью. Мороз 46 градусов. Тележки путеукладчика с трудом крутились, а люди работали. 

Под утро, перед серебряным звеном, на радостях решили выпить. Бригадир Ибрай Талипов, работяга, человек почти непьющий, три дня не спал, а потому после первой же раскис и уснул за столом. Утром в шесть часов в столовую набежало начальство, корреспонденты из Иркутска и Москвы, а Ибрай спит. Начальник Ангарстроя Бондарев увидел его:

– А это кто? Убрать! 

Талипова убрали не только из-за стола, но и из списка представленных к ордену. Овсянникову и сегодня досадно:

– Жаль, редкий был бригадир, таких поискать, но начальство не оценило его. Позже, на строительстве вторых путей под Тайшетом, помню, произошел такой случай. Мы тогда работали около деревни Пуляево – хорошо работали. Смотрю, останавливается электровоз, и из него выходят Банников, первый секретарь обкома КПСС, Бондарев, начальник Ангарстроя, и Комаров, начальник Тайшетского отделения дороги. Банников подходит ко мне и спрашивает:

– Кто бригадир? 

Я, представившись, киваю на Ибрая.

– Как звать? – спрашивает Банников.    

– Талипов Ибрай Хабдуламинович, – комкая слова, отвечает Ибрай. 

Банников ничего не понял:

– Как?

– Талипов Ибрай Хабдуламинович, – так же неразборчиво повторяет бригадир. 

Секретарь снова не понял, но постеснялся спросить в третий раз. Тут вмешался Бондарев, начальник Ангарстроя:

– Зовите его просто Вася…

Похохотали. А Ибрай снова остался без ордена. 

ДВАЖДЫ В ОДНУ ВОДУ

Овсянников находился еще в Хребтовой, когда пришла телеграмма из управления: «Командировать в СУ-21 (Тайшет) для лечения земляного полотна трассы Абакан-Тайшет». «Лечить» выемки на электрифицированной трассе – одна из самых неблагодарных и тяжелых работ. «Не езди», – посоветовал Ходаковский. Но вскоре пришла вторая телеграмма, и Овсянникову ничего не оставалось, как ехать на трассу, где он однажды уже работал: «А еще говорят, нельзя дважды войти в одну и ту же воду»…

Основное назначение трассы – перевозка руды – имела стратегическое значение, и потому силы на это были брошены немалые – чуть ли не весь Ангарстрой – пять подразделений. На приемоотправочные пути станции Ельники загнали восемь вагонов (два купированных), в которых с мая по октябрь безвыездно жили инженерно-технические работники управления во главе с его начальником Василием Бондаревым.     

Когда на трассе появился главный инженер проекта дороги Буряковский, Овсянников спросил: «Ну как же так – только что сдали дорогу (в 1965 году – авт.) и уже лечим?». – «Когда я привез в Москву на согласование свой проект, там сидели совершенно далекие от строительства люди, – ответил Буряковский, – и говорят мне: «Очень дорогой проект – сделай удешевление». И стали сокращать число дренажей, водопропускных сооружений…».

Остальное можно было не объяснять: под железной дорогой имеется водоносный слой, и вода, поднимаясь вверх при замерзании, пучит полотно. За одну морозную ночь, знал Овсянников, лесошпальная решетка, бывало, поднималась на восемьдесят миллиметров, а это уже чревато авариями, сходом с путей.  

Лечить выемки можно только в теплое время года, и потому ремонтные работы растянулись на три года – с 1971 по 73-й. Работали даже по ночам. 

ДВА ПЕРВЫХ ПОЕЗДА

Главным инженером СМП-571 в Улькане работал Анатолий Петрович Машуров, знакомый Овсянникову еще по строительству дороги Хребтовая – Усть-Илимск, а потому встретил его по-дружески, с распростертыми объятьями. Но тут же напустил на себя серьезный вид:

– У меня, Иван, к тебе серьезное поручение: на днях по Киренге придет морская баржа с энергопоездом – нужно выгрузить его и доставить к месту…

Энергопоезд – железнодорожный вагон с дизелями весом в 87 тонн – нужно было установить в лесу в полутора километрах от поселка, чтобы шум работающих двигателей не досаждал его жителям. На всё про всё – неделя. 

– Но, Анатолий Петрович, у нас же нет ни куска рельса, – возмутился Овсянников.

– Вот тебе вертолет, лети в Усть-Кут, ищи рельсы…      

В то время на любой станции тоннами валялись старые рельсы, и договорившись с ПЧ, Овсянников набрал сорок метров заезженных Р-38 и Р-43. В Улькане уже была собственная пилорама, и шпалы делали на месте. 

– Если уроните, дизеля накроются, – волновался механик энергопоезда. 

И накаркал. Уронить не уронили, но первая тележка с грохотом сошла с рельс. Овсянников тут же успокоил механика:

– Ничего страшного, я знаю десять способов, как её поднять…

Позже, когда на Улькан пойдет первый поезд с почетными гостями – 300 человек, Машуров, волнуясь, припомнит ему: «Как бы снова не потребовались твои десять способов», и отправит его осмотреть подъезды к мосту через Киренгу. Дорогу до ума еще не довели, и автомобили с разрешения МПС ездили по мосту по уложенным на рельсы доскам. Овсянников съездил, убедился, что доски убрали, и вернувшись в Улькан по разбитому поселку, не узнал его: шары, транспаранты, плакаты. На линии была сооружена красочная арка с приветствием для пассажиров первого поезда. И всюду люди – молодежь, дети…

Наконец показался поезд. Шел он медленно – пять-десять километров в час, но всем казалось, что он летит на всех парах… 

РЫБАЛКА В УЛЬКАНЕ

Еще задолго до прибытия первого поезда Овсянников понял: Улькан – «золотая жила» для охотников и рыбаков. Выросший в деревушке, затерянной в Красноярской тайге, ружьем он баловался с детства, а вот к рыбалке не привык. Тем не менее, свою первую ульканскую вылазку на природу он запланировал именно как рыбалку: рассказы юхтинских старожилов об обитателях местных рек и озер превосходили самые смелые фантазии.

Готовился он к рыбалке основательно. Прежде всего надо было раздобыть подробную карту с указанием всех «грибных» мест, и таковая, знал Иван Павлович, имеется у лесника Коли. Строителям БАМа то и дело приходилось контактировать с местным лесником, и в отличие от вышестоящего «лесного» начальства общий язык с ним они находили довольно легко. Улькан нуждался в лесе, область на уступки шла со скрипом, а между тем решить эту проблему мог обычный лесник. Коля жил в Юхте в видавшей виды хибаре, и Машуров при первой же встрече с ним решил надавить на эту мозоль.

– Иван Павлович, чем мы можем помочь нашему леснику? – обратился к Овсянникову Машуров, кивая на Колю, краснощекого скромного парня.

– Анатолий Петрович, а на каких условиях? – подыгрывая начальнику, спросил Овсянников.

– Он разрешит нам из своих фондов использовать лес.

– Если будет лес, напилим бруса и построим ему дом, – Овсянников заметил, как у краснощекого Коли щеки стали еще краснее.

Коля выделил деляну в сосновом бору, – полкилометра от временного поселка, и началась работа. Пилорама работала день и ночь (поддерживалась чуть ли не армейская дисциплина), и вскоре появился десяток свежих брусчатых домов для ИТР.

Закончилась одна деляна, – Коля выделил другую, подальше от поселка, туда, где не ступала нога лесного начальства, и ни у кого бы язык не повернулся осуждать Колю: поселок рос на глазах, и лес отпускался без бюрократических проволочек и нервотрепки.    

Коля, кроме того, что был лесником, по совместительству  командовал бригадами, занимавшимися заготовкой пушнины, ягод, грибов и прочих лесных даров, а потому имел редкостную карту с обозначением всех угодий, кедрачей, соболиных мест, расписанных по юхтинским охотникам. Овсянникову как-то удалось завладеть этой картой на 15 минут, и он втайне от Коли сфотографировал ее по квадратам…

Такая подготовка к вылазке на природу имела под собой определенную почву: однажды, доверившись компасу, Овсянников чуть не погиб. Было это еще в 1967 году на строительстве дороги Хребтовая – Усть-Илимская на участке Игирма – Тушама. Серьезной охоты в тот день не планировалось – думал так: постреляю рябчиков и к вечеру вернусь на вахтовке домой в Игирму. Не взял с собой даже нож, о чем вскоре пожалел, поскольку охота выдалась на редкость удачной. Настреляв 29 петушков, он вдруг заметил странное существо, плюхавшееся в небольшом водоеме среди мшанников. Выстрелил – и попал. Думал, выдра, но трофей напоминал ему картинку из какой-то книжки с изображением бобра. Промаявшись с «бобром» (хотел оторвать у него лапу с помощью ружейного ствола – ничего не получилось), Овсянников повесил его на ветке дерева, и вдруг понял, что заблудился. Кругом была тайга и сухие болота с кочками до пояса, усыпанными клюквой. Таких больших кочек он никогда не видел. Идти через них было чрезвычайно тяжело – хуже, чем по глубокому снегу, и вскоре он выдохся. Сил едва хватило разжечь костер. Прилег и тут же уснул.

Следующий день не принес никаких результатов.  Овсянников ходил то в одну сторону, то в другую – кругом  одни кочки и лес. Ту же самую картину он наблюдал, забираясь на деревья, кругом, насколько хватало глаза, простиралась тайга. Компас безбожно врал: на дереве показывал одно направление, на земле – совершенно другое. (Позже Иван Павлович узнает, что в этих местах находятся залежи железной руды (магнетита), и потому компас здесь «не работает»). Погода стояла пасмурная, и по солнцу тоже было невозможно ориентироваться.

Так прошло несколько дней. От бесконечных лазаний на деревья штаны изодрались в клочья и легким движением руки превратились в элегантные шорты. Куртка, в которую он по ночам собирал дождь, чтобы напиться, была мокрой, и он все время мерз. Ел то крупу, то ягоду, то мокрый снег…  

На пятый день утром, проснувшись, он увидел солнце. В голову пришла мысль: «Пойду на солнце – там теплее», и дико, ненормально засмеялся. Подумал: кажется, «крыша» поехала. Полежал, привел сознание в порядок и «пошел на солнце». Спустившись по косогору, вышел к речке (позже он узнает ее название – Черная). Напился, успокоился, а увидев на деревьях зетёски, затеси, или, как еще их называют охотники, лыски, и вовсе повеселел. Целый день брел, вглядываясь в деревья с метками, и к вечеру вышел к болоту. Лыски кончились. Хотел уже спать ложиться, но тут услышал знакомый звук – так «рявкают» КРАЗы, когда делается перегазовка при переходе на пониженную передачу. Но откуда донесся звук? Не почудился ли он ему? И куда идти? Два часа шел вдоль болота, и вдруг понял: звук – это волны, которые распространяются по пути наименьшего сопротивления. Вернулся к исходной точке и уже в сумерках, разглядев косогор, двинулся по нему. Ходить в темноте по лесу очень опасно, можно остаться без глаз, и потому шел вслепую, прикрыв лицо рукой. Несколько раз падал, вставал и шел дальше. Теперь он уже явно слышал звуки работающих моторов, понимал: идет отсыпка земполотна, но сил не оставалось, и, выйдя на автодорогу, он буквально рухнул…

Дальнейшее он знал со слов водителя вахтовки, который в 12 часов ночи вез рабочих со смены. Очень он удивился, увидев лежащего на обочине дороги человека в шортах, с рюкзаком и ружьем. Охотник находился в беспамятстве и до самой Игирмы – 28 километров – лежал на полу вахтовки и молчал. Не смог он говорить и после того, как его привели в чувство: язык настолько распух, что едва помещался во рту. На вопрос, где живешь, махнул рукой в сторону щитового домика возле клуба…                

Памятуя об этой охоте, Иван Павлович решил следовать по карте, не пользуясь компасом, и поскольку карта была достаточно подробной, сделать это оказалось довольно легко. Но Овсянников не учел другого – расстояний и количества рыбы, которую он поймает, а потому снова попал в затруднительное положение.

Переправившись через Киренгу на моторке при помощи сына Машурова Андрейки (Мушуров вместе с семьей жил на берегу Киренги в деревенской бане), Овсянников устремился по просеке вглубь тайги, и поскольку был налегке, быстро достиг отмеченного на карте озера. Места, которые он проходил, были настолько глухи и девственны, что казались чуть ли не сказочными. Ягоды и грибы – сплошным ковром. Глухари, косачи, рябчики вылетают из-под ног. На подходе к озеру – оставалось немногим меньше километра – услышал шум. Крадучись добрался до воды и увидел уток – сотни, а может быть, тысячи. И хотя охотиться не собирался, не удержался и выстрелил дуплетом, не смотря на то, что в правом стволе по таежному обычаю носил пулю. В результате – девять уток. Доставая их из воды, изрядно промок, и рыбалку пришлось начать с костра и просушки.

Все его рыбацкие познания ограничивались рассказами бывалых рыбаков, и потому спиннинг, подаренный  друзьями, разочаровал его. Леска после каждого броска запутывалась, появлялась «борода», он обрывал её, и так до тех пор, пока спиннинг не превратился в обычную удочку. За два часа он не поймал ни одной рыбины, и уже хотел возвращаться домой, как леска дрогнула и вытянулась тугой струной. Вытянув на плотик довольно приличную щуку, он не знал, что с нею делать и, сняв с крючка (при этом чуть не лишился пальца), сунул её в снятый с ноги  сапог…   

Девять уток, глухарь, 12 рябчиков, 11 щук – каждая за килограмм. 18 километров по визиру  показались Овсянникову как сто. Выйдя на берег Киренги, Иван Павлович едва на ногах стоял. А ведь утром на работу, подумал он, но рыбацкая гордость взяла верх: сейчас приду домой, попрошу Людмилу (жену) взвесить каждую щуку на безмене и составить «ведомость», а то ведь не поверят… Странно человек устроен: щуку поймал на два кг. – не верят, а построить дорогу в глухой тайге – обычное дело…         

ПОБЕГ НА РОДИНУ

Строительство железной дороги в отличие от рыбалки – дело коллективное, требующее слаженных действий, и потому, когда Овсянникова назначили начальником СМП-533, он перетащил с собой на новое место бригаду ульканских путейцев. Отменная была бригада, дружная, и даже сегодня, спустя сорок лет, встречаясь с предпринимателем Сергеем Шишкиным, депутатом Братской городской Думы, и его братом, Иван Павлович удивляется: «Как вы работали! Как работали!». БАМ, в его понимании, не столько героика, сколько обычная, трудная работа, которая сопровождалась и «шалостями» и явными неудачами. Ну как, к примеру, объяснишь его «бессмысленные» попытки вырваться с трассы в родную деревню за тысячу верст? Первую попытку он предпринял еще в 1963 году во время строительства дороги Абакан – Тайшет. Тогда он работал мастером СМП-288 в Туманшете, был молод, полон сил, и казалось, что до родной Алексеевки рукой подать – речку переплыть, а там и Красноярский край. Он уже больше года не видел мать и отца-фронтовика, вечного труженика. О нем он писал:

В леспромхозе, в небольшой каморке

Среди сбруй и потных хомутов,

Безотказный труженик, как пчелка,

Много лет прожил среди клопов.

В постоянных бытовых заботах

Всё трудился, не жалея сил,

Жизнь большую честно проработал,

Но богатства так и не нажил…         

– Отец прошел всю войну, горел в танке, был в плену, стал инвалидом, а теперь некому дров заготовить, сена накосить, – уговаривал он водителя «Захара».

На пароме переправились через речку и тут же угодили в лужу. Пошли пешком, изучая дорогу, и поняли: «Захару» не одолеть. Переночевали в копне, а утром через Тайшет вернулись в Туманшет. 

Второй «побег» на родину он совершил в 1977 году, когда работая заместителем начальника СМП-571 в Улькане, находился в длительной командировке на строительстве вторых путей участка Тайшет-Лена. Жили в вагончиках на перегоне Костомарово – Топорок. Подгадав под выходные, Овсянников снова уговорил водителя совершить «марш-бросок». На самосвале «Магирус» ехали двадцать часов без сна и отдыха. В конце пути, решив сократить путь, поехали по грунтовке, но пошел дождь, и некоторые места удалось преодолеть лишь благодаря телеграфным столбам, что лежали вдоль дороги, приготовленные для установки. Грязные, усталые добрались до Алексеевки и, не заходя в дом, уснули возле калитки. В пять часов утра отец вышел на улицу и увидел гостей. Постелили в доме – и снова спать. Отдохнув, поехали за дровами и за две ходки вывезли всё. Отец был очень доволен и рад…

За эту поездку Овсянникова хотели наказать (использование машины в личных целях), но начальник автоколонны №3 Попондополо, с которым Овсянников когда-то работал на строительстве дороги Абакан – Тайшет, узнав, что ездил он к отцу-фронтовику, даже поддержал его: кто же, если не сын… Пришлось лишь заплатить за использованную солярку.         

АВАРИЯ НА ВТОРОМ ПУТИ

Тогда же, в 1977 году, во время длительной командировки на строительство вторых путей участка Тайшет – Лена, произошла серьезная авария – столкновение двух тепловозов. Случилось это вечером седьмого ноября, когда путейцы, закончив работу, готовились праздновать годовщину Октябрьской революции. К Овсянникову в этот день в гости из Улькана пожаловал его давний друг и шеф Анатолий Машуров. Приехал Анатолий Петрович по обыкновению с полной сумкой деликатесов (икра черная, икра красная), коих на БАМе было великое множество, и сидя за столом, сортировал их:

– Это тебе, а это заказчику…

Обстановка в комфортабельном вагоне, где проживал Овсянников, действовала расслабляюще: масляные радиаторы источали тепло, на кухоньке шумел вентилятор, блестели кожаной обшивкой мягкие диваны. Машуров выудил из портфеля бутылку добротной водки и подмигнул Овсянникову:

– Ну что, отпразднуем?..

В этот момент раздался хрип селектора, и голос дежурной по станции бесцеремонно вмешался в происходящее:

– Иван Павлович, авария…

Накинув полушубки, Машуров с Овсянниковым побежали на станцию, где им доложили о случившемся столкновении. Дело было так: закончив укладку последнего звена, локомотив с путейцами возвращался из района Костомарово на второй перегон, а в это время со второго перегона в Костомарово по строящимся путям выехал  тепловоз МПС с подгулявшими железнодорожниками. Удар был такой силы, что повредило даже вагон с рабочими, стоявший неподалеку в технологическом тупике. Машинист путейцев не пострадал, а вот его помощник, ударившись лицом в стекло, сильно порезался. Дежурная по станции спросила Машурова, будет ли он беседовать с машинистом тепловоза МПС, но Анатолий Петрович лишь рукой махнул:

– На кой он нужен, и так ясно – его вина…          

ПРОФЕССИОНАЛЫ

Ничего похожего на эту аварию на БАМе не происходило:  на путь никогда не выпускали больше одной подвижной единицы, уровень дисциплины был намного выше, а о  профессионализме строителей до сих пор ходят легенды…

– На западном участке БАМа СМП-571 числился в числе передовых, – рассказывает Иван Павлович. – Среди слагаемых успеха можно назвать хорошие отношения с проектировщиками, благодаря чему можно было удешевить строительно-монтажные работы. К примеру, по проекту гравийный карьер для балластировки верхних строений путей должен разрабатываться за пять-восемь километров от трассы, но возить гравий издалека невыгодно, и вот тут-то многое зависит от того, как ты поговоришь с проектировщиками. В отчетах это не отражалось, но экономические показатели иногда росли за счет умелого обхождения. Сметы росли, расходы снижались, и мы катались как сыр в масле.

Но главное, чем объяснялись наши успехи, заключалось в том, что работали на трассе настоящие профессионалы. Все субподрячики шли с опережением, и не только за счет смет, а в результате правильной организации труда, уникальных технологий и неожиданных решений. Мостовики иногда укладывали балки за один день, тогда как согласно установленным требованиям на это отводилось не меньше недели, но путеукладчиков, неодолимо стремившихся вперед, не устраивали и эти сжатые сроки, и они буквально наступали на пятки впередиидущим. И за всем этим, конечно же, видна рука начальника поезда Анатолия Машурова… 

Когда Анатолий Петрович получит звание Героя соцтруда, одна из бамовских газет напишет: «Люди с прежней стройки с уверенностью ехали в Улькан за Машуровым… Когда Анатолий Петрович рассказывает о них, лицо его светится… Нелегким путем шагали вместе супруги Войтовы. Нина Николаевна – бывшая рабочая, теперь старший инспектор отдела кадров поезда; Григорий Григорьевич – лучший бригадир в прошлом, лучший мастер в настоящем, знаменит тем, что строил первую школу в Улькане. Опытными руководителями стали главный энергетик Виктор Тимофеевич Хмарский, главный механик Юрий Потапович Татаринов. Охотно шли к Машурову люди с других строек…

За время строительства в Улькане сложился прекрасный коллектив, сцементированный одной волей, одним желанием. Нет в коллективе рабочих, не выполняющих личные обязательства, нет прогульщиков. Средний заработок у рабочих выше, чем по тресту. Поезд работает прибыльно. Не повторяя ошибок первых лет БАМа, Машуров строит не временное жилье, а добротные дома для строителей. Потому как люди осели здесь не на год-два, на всю жизнь. И сам он здесь нашел свое место…».   

Спустя годы, вспоминая БАМ, Овсянников напишет такие строчки:

Сменилась власть, наверно, навсегда,

Ушли крикливые политики с арены,

А БАМ живёт и будет жить в веках,

И вместе с ним дела наши нетленны…

Сергей МАСЛАКОВ